Калашникову снился танк. Огромный, черный, с задранным вверх дулом. А сам Калашников был толстой бабищей, с огромными жирными складками по бокам, которая, колыхаясь, насаживалась на другое дуло. Она опускалась снова и снова, тяжелая и неумолимая, как тот самый танк. И в тело ее раз за разом пронзалось тем дулом, а бабища неутомимо и бесстрастно продолжала свое движение.
- Вот фрицы проклятые, - пробормотал Калашников просыпаясь. - Все нервы извели, дрянь-то какая с них снится. Хуже изжоги.
Он огляделся. Вокруг все так же было серое, мутное и усталое. Серое небо, серый моросящий дождик. Серые усталые лица товарищей, который спали на серой, усталой и измученной земле. Родной земле.
Калашников поплотнее завернулся в плащ-палатку, слизнул капли дождя с губ, привычно потрогал бумажный треугольничек от Марусеньки, оперся на автомат и снова уснул...